Мартин Линдау - Яд Борджиа [Злой гений коварства]

Ознакомительная версия.

В ответ на это Альфонсо воскликнул:

– Ты любишь меня, я обожаю тебя. Будь же моею и – клянусь всем, что есть святого и дорогого для человека, – ты сделаешься также и супругою Альфонсо д'Эсте.

– Что ты говоришь, изменник? – воскликнула Лукреция, с гневом отталкивая его. – Эти слова разрушили чары, против которых были бессильны и голос чести, и гордость, и всякое оскорбленное чувство моего сердца. Оставь меня навсегда сию же минуту, иначе твой повелитель узнает, каким послом выказал ты себя!

– Как бы ни бранил меня Альфонсо, он все-таки будет любить меня больше самого себя, а тебя еще в десять раз сильнее, – возразил иоаннит, отказавшись теперь от всех своих сомнений и всей своей ревности. – Узнай же, дорогая: ведь я – сам Альфонсо д'Эсте!

Лукреция смотрела на него, словно боясь, что он внезапно помешался, но тотчас же убедилась в справедливости его слов, когда в ее памяти промелькнули все противоречия в его поведении. Однако, вместо того, чтобы обрадоваться, она мгновенно побледнела, как мертвец, и, если бы Альфонсо не заключил ее в объятия, когда она опускалась на диван, она упала бы на пол.

– О, теперь небеса карают в моем лице греховную кровь нашего рода! – тихо и боязливо промолвила она. – Я приучила себя к терпению, считая невозможным когда-нибудь принадлежать тебе в честном супружестве, а теперь... О, ты не знаешь того, что проклятие тяготеет на тех, кого я полюблю, а также на мне самой! Отец Бруно был чудесным образом освобожден из своей темницы, чтобы возвестить мне это.

– Отец Бруно? Успокой свою тревогу, отгони страх! Бруно не что иное, как обманщик, или – в лучшем случае – сумасшедший, – возразил Альфонсо. – Разве ты не заметила, что колдун Савватий и Бруно – одно и то же лицо? Цезарь обнаружил это, в то время, как Бруно лежал без памяти, лишившись чувств, когда случай открыл им меня как раз в момент вызова ими злого духа или того, который показал бы им образ человека, любимого тобою.

Услышав это, Лукреция сообразила, что ей это было неизвестно, так как она сама в тот момент упала в обморок и была унесена Фиаммой, а потому дальнейший ход ворожбы был для нее новым чудом. Тогда Альфонсо высказал свое подозрение насчет страстной любви к ней Бруно и изложил все свои доводы против несчастного монаха. Досада Лукреции достигла крайних пределов, когда она услышала от него, что монах, ее духовник, свидетельствовал против нее и пытался отстранить Альфонсо от участия в турнире с помощью отравленного напитка, в то же время свалив вину на нее. Однако, принц не дал ей задумываться над этим, приступив к рассказу о своей душевной борьбе и о тех опасных хитростях, на которые он пускался, чтобы найти выход из своих затруднений. Лукреция слушала его с улыбкой и слезами на глазах и не раз под влиянием искреннего сострадания ласково поглаживала его своей рукой, на что он отвечал жаркими поцелуями.

Наконец, Альфонсо перешел к обсуждению дальнейших действий и высказал смелый план открыть папе преступление Цезаря.

Однако, Лукреция не одобрила этого. По ее словам, такое открытие могло привести папу в яростный гнев. Вдобавок для обвинения не хватало осязаемых улик, и можно было опасаться, что доведенный до отчаяния Цезарь, пустив в ход свое тайное влияние, свою силу и всю редкую изворотливость своего коварного ума, вызовет какую-нибудь гибельную катастрофу. Единственным триумфом для жениха Лукреция допускала его радость от того смущения рода Орсини, которое он мог вызвать, неожиданно выступив на следующий день открыто с предложениями повелителя Феррары. Правда, она тут же высказала свою тревогу о его безопасности, однако Альфонсо удалось успокоить ее клятвенным обещанием, что он уедет тайком в Ломбардию, а потом официально попросит ее руки и займется необходимыми приготовлениями, чтобы оказать поддержку папе, если в ней встретится надобность. Альфонсо настойчиво желал тотчас открыть свое имя и сан и немедленно обвенчаться с нею. Однако, это возбудило в Лукреции страх, как бы Цезарь не погубил его также, как он сделал со многими, павшими жертвою его противоестественной ревности. Она успокоилась лишь после того, как Альфонсо дал слово отказаться от своего рискованного намерения. Она даже не разрешила ему сообщить папе об истинном положении дел, прежде чем Альфонсо будет в полной безопасности, и указала ему на многочисленных шпионов Александра, донесения которых сильно действовали на него.

Наконец, Лукреция стала уговаривать Альфонсо для доказательства того, что он оставил всякую ревность, предоставить ей самой высказать порицание Реджинальду. Она высказала свое убеждение в том, что Лебофор был обманут предательством Фаустины точно также, как сам Альфонсо в долине Эгерии, привела много трогательных примеров тому, как честно боролся Реджинальд со своею страстью, как сама она жестоко пользовалась ею, чтобы наводить его подозрения на ложный след.

Однако, все эти речи Лукреции вместо того, чтобы успокоить Альфонсо, только вновь возбудили его ревность, и он наконец, воскликнул:

– Нет, моя Лукреция, пока я не получу уверенности, на которую может положиться моя душа, я не потерплю, чтобы кто-нибудь завидовал мне в обладании таким сокровищем, как ты!.. Будь вполне моею, и я призову в свидетели землю и небо, что ты – моя невеста, моя супруга, моя душа, мое блаженство. Только будь моею, и тогда я поверю тебе даже против свидетельства ангелов.

– Нет, нет, мой любимый, теперь ты доказываешь мне, что не любишь меня, а ненавидишь и глубоко презираешь, – с плачем ответила Лукреция, стараясь в испуге вырваться из объятий Альфонсо и обращая на него молящий взор.

– Не бойся! Ты – моя супруга, Лукреция, моя жизнь! Оставь всякий страх! Я хочу только возвратить тебе поцелуй, полученный мною в долине Эгерии, мимолетный, как молния.

– Тогда поклянись тотчас оставить меня! Я твоя вполне, но не бесчесть меня, чтобы я не сделалась такою, какою выставляют меня враги! – воскликнула Лукреция и, вырвавшись из объятий жениха, опустилась перед ним на колени.

– Ты! – воскликнул он, – ты на коленях передо мною, тогда как мне самому следовало бы не вставая лежать у твоих ног! О, тебя оклеветали, потому что – я знаю – ты любишь меня. Но дай мне еще одно мгновение, чтобы я мог изгладить отвратительное воспоминание о долине Эгерии. Подари мне еще один прощальный небесный взор, и я уйду теперь от тебя, – воскликнул Альфонсо, после чего с нежностью поднял молодую женщину и, прильнув губами к ее устам, впился в них страстным поцелуем.

Лукреция в первом упоении своей нежности также крепко обняла его и стала горячо отвечать на его ласки, но затем, словно вспомнив о пылкости его натуры, вырвалась из его объятий и, позвонив в серебряный колокольчик, крикнула:

– Фаустина!

Через несколько мгновений кормилица была уже в комнате. Делая вид, будто она протирает глаза и старается скрыть зевоту, старуха молча кивнула головою в окно, где первые лучи рассвета уже стали пересиливать лунное сияние.

Лукреция и Альфонсо тотчас приняли, хотя не совсем успешно, чопорный вид, подходивший к их мнимым отношениям, а затем в полной уверенности, что старая кормилица расслышала очень немногое из их разговора, Альфонсо ушел, унося в душе последний взор своей возлюбленной, – веселый и страстный, сиявший любовью, гордостью и благодарностью.

Зал Реджиа был убран для праздника, на котором должно было состояться присуждение приза за турнир. Однако, все смутно догадывались, что со всей роскошью и блеском этого зрелища связывались мрачные предчувствия. Было замечено, что папская стража во дворце необычайно многочисленна, а смотры, производимые Орсини, как будто в честь их молодого вождя, отличались также большою внушительностью. Вообще праздник носил несколько воинственный характер. Папа был удивлен, когда, вступив в зал с Лукрецией и своим придворным штатом, заметил, что большинство гостей явилось в доспехах. Паоло Орсини и Реджинальд Лебофор пришли в полном вооружении, только с непокрытой головой. Бледное лицо Орсини выражало буйную веселость, которая бросалась в глаза, составляя резкий контраст с мрачной миной Реджинальда.

Паоло твердо устремил взор на Лукрецию, несомненно, в надежде заметить в ее чертах следы страданий и унижения, которым, по его мнению, должен был подвергнуть ее Альфонсо своим презрением. Но в его сердце вспыхнул дикий огонь, когда она вошла с довольным и радостным лицом, причем все ее движения были проникнуты каким-то внутренним блаженством. При выходе же иоаннита, явившегося в первый раз в дорогом придворном костюме, придававшем большую красоту его царственной фигуре, смущение Паоло еще усилилось, когда он заметил, что рыцарь и Лукреция не бросают друг на друга гневных взглядов, но стараются встретиться взорами, причем глаза Лукреции сияют ярким блеском, на ее устах играет загадочная улыбка, а щеки рдеют густым румянцем.

Ознакомительная версия.